16. Первый прообраз социально ориентированной производственно-экономической системы (по Т. Мору)

Географически Утопия является искусственным, напоминающим "нарождающуюся луну" островом, который Утоп отделил от материка каналом длиной 15 миль. В центре Утопия имеет наибольшую ширину (200 миль) и сужается к концам, образующим естественную гавань шириной 11 миль. Посредине входа в гавань возвышается утес, на котором сооружена сторожевая башня. Таким образом в целом остров представляет собой окруженную скалами естественную крепость, внутри которой расположены 54 города, удаленные друг от друга почти на равном расстоянии в 24 мили, чтобы из одного города можно было дойти пешком в другой за сутки. Между ними построены деревенские хозяйства, насчитывающие не менее 40 мужчин и женщин, к которым для выполнения сколь-нибудь грязной и тяжелой работы прикрепляются по 2 раба из числа граждан, допустивших "позорный поступок", "осквернивших брак", осужденных в другом городе "на казнь за совершенное им злодеяние", а также из числа пленных, захваченных в бою, или "бедных работников" другой страны, решивших "своей волей" пойти к утопийцам "в услужение" (система рабства сама по себе уже не является признаком социализма и потому утверждение, будто бы Утопия является прообразом социалистически устроенного государства на деле оказывается идеологическим мифом чистейшей воды).

Сельским хозяйством, по примеру упомянутых выше Аристотелем афитейцев, занимается все взрослое население Утопии "вахтовым", если использовать современную терминологию, методом. Из каждого хозяйства ежегодно 20 человек возвращаются в город, где комплектуется взамен очередная бригада, которая должна отработать в деревне ровно два года (некоторые, как рассказывает Гитлодей, настолько увлекаются сельской жизнью, что "испрашивают себе более долгий срок", надо полагать, к удовольствию остальных горожан). Когда наступает время уборки урожая, "деревенские филархи извещают городские власти, какое число граждан надлежит к ним послать, и оттого, что это множество сборщиков урожая прибывает в самый срок, они справляются почти со всем урожаем за один погожий день".

В этом мероприятии, между прочим, трудно обнаружить что-либо утопическое, учитывая недавний опыт бывшего СССР, когда горожане толпами выезжали в колхозы и совхозы на сбор даров природы. В то же время оно ясно показывает, что постоянное население острова было сосредоточено только в городских пределах, где без учета окрестностных поселений насчитывается 6 тыс. хозяйств, имеющих "не менее 10 и не более 16 взрослых" ("невзрослые" не учитываются и число их не ограничивается).

Система управления островом и городами сравнительно проста. Каждый город направляет ежегодно "по три старых и умудренных опытом гражданина" в столицу Амаурот, которая "находится как бы в сердце страны и расположена весьма удобно для легатов изо всех ее частей", на заседания сената, на которые "всегда допускаются два филарха, и всякий день разные" (о выборах правителя всего острова Гитлодей ничего не сообщает, поэтому Утопию можно считать союзом городов по образу и подобию древнегреческих полисов с парламентской системой управления). Внутри города от каждых тридцати хозяйств избирается филарх. Таким образом, на 6 тыс. городских хозяйств приходится 200 филархов, которые проводят собрания по особо важным вопросам и, "обсудив дело со своими хозяйствами, совещаются после друг с другом и свое решение объявляют сенату. Иногда дело выносится на обсуждение всего острова", то есть на референдум, по современной терминологии. Над каждыми десятью филархами стоят протофилархи, которые выбираются ежегодно и составляют совет города, заседающий каждые три дня, а если надо и чаще, с правителем, избираемым из четырех кандидатур, выставляемых отдельно каждой из четырех равных частей города. Протофилархи и правитель избираются из сословия ученых, которые освобождаются от труда и "которым народ, движимый советами священников и тайным голосованием филархов, навсегда дарует волю, дабы изучали они науки. Если же кто-нибудь из них обманывает возложенную на него надежду, его гонят назад к ремесленникам".

На основании изложенного видно, что в Утопии государственная система исполняет двойную функцию. Общественная составляющая сосредоточена в руках сената, занимающегося законодательной деятельностью, а производственное управление полностью сосредоточено на городском уровне. Причем, следуя совету Платона в "Государстве", Томас Мор сообщает, что в Утопии "законов весьма мало. Ведь людям с такими установлениями достаточно самых малочисленных законов. Они даже особенно не одобряют другие народы за то, что тем не хватает бесконечных томов законов и их толкований. Сами же они считают в высшей мере несправедливым связывать кого-либо такими законами, число которых превышает возможность их прочесть или которые столь темны, что их никто не может понять. Более того, утопийцы вовсе отвергают крючкотворов, которые разбирают дела хитроумно и толкуют законы изворотливо. Они считают правильным, когда каждый ведет свое дело сам и говорит судье то, что собирается рассказать защитнику". При такой постановке вопроса сам по себе отпадает известный принцип юриспруденции "незнание закона не освобождает от ответственности", а судопроизводство возвращается к благословенным временам древнегреческих традиций, имевшим место в Афинах до судебных реформ Солона (VI в. до н.э.), как отмечалось в предыдущей книге.

Эта постановка вопроса сохраняет аристотелевское разделение властей на законодательную, исполнительную и судебную власти, но придает ей ярко выраженный производственный уклон, характерный, как это вытекает из предыдущей книги, для торговых городов, например Киевской Руси (Новгорода, Киева, Пскова), в той мере, в какой, по мнению некоторых последователей, основу этой государственной системы Томас Мор вроде бы позаимствовал из описания обычаев южных славян. Подобное упрощение юридической практики возможно по двум основаниям. Первое вытекает из тех прав, которые закреплялись за филархом, обязанного "заботиться и следить, чтобы никто не сидел в праздности", а второе было напрямую связано с суровым, прямо-таки казарменным распорядком дня для всех без исключения членов тридцати хозяйств, входящих в одну филу (здесь Томас Мор явно позаимствовал у древних греков название нижней родовой ячейки для обозначения совокупности территориально объединенных производственных единиц).

По рассказу Гитлодея все времяпровождение ремесленников в течение дня было строго расписано по часам следующим образом. Подъем в 4 часа утра. Затем "в предрассветные часы устраиваются публичные чтения" (о завтраке Гитлодей почему-то умалчивает) как для тех, кто "отобран для науки", так и для всех желающих, стекающихся послушать эти чтения "кто куда: каждый по своей природной склонности. Однако, если кто-нибудь предпочтет уделить это же самое время своему ремеслу, – это приходит в голову многим, у кого дух не возвышается до размышления над каким-либо предметом, ­– никто ему не препятствует. Его даже хвалят, как человека полезного для государства".

С 9 часов утра до 12 дня – первая половина рабочего дня. Затем коллективный обед с отдыхом, за которым снова следует рабочее время с 14 часов дня до 17 вечера. Таким образом, в целом утопийцы работают 6 часов в день. При условии общеобязательного труда (никто не "пребывает в праздности") и выполнении только "необходимых ремесел" (утопийцы не считают нужным заниматься "многими ремеслами, вовсе пустыми и лишними, служащими лишь роскоши и беспутству"), по расчетам Томаса Мора, этого рабочего времени вполне достаточно, чтобы иметь "с избытком всего того, что требуется в рассуждении необходимости и удобства (добавь сюда: в рассуждении удовольствия, и как раз подлинного и естественного)". Здесь конечно же не учитывается посменная и непрерывная организация рабочего дня, но в данном случае это уже не имеет принципиального значения.

Коллективный обед на 300-500 персон из взрослых членов филы устраивается "по зову медной трубы" в общем зале "вместительного дворца" филарха, где располагаются несколько столов. За первым столом восседает филах с супругой. Рядом с ними двое старших по возрасту. Если в филе имеется храм (на город полагалось не более 30 священников), то, расположившись рядом, филарх и священник с супругой возглавляли "как председатели" всю кампанию трапезничающих, которая рассаживалась по другим столам в соответствии с возрастом и полом – "мужчины – у стены, женщины – в стороне", чтобы в случае чего любая из них могла "встать, не нарушая порядка, и уйти оттуда к кормилицам", занимавшим отдельную столовую вместе с младенцами и "детьми, которые еще не совершили искупительного жертвоприношения. Прочие невзрослые – в их число входит каждый из полов, кто не достиг брачного возраста, – либо прислуживают сотрапезникам, либо, если этого еще не могут сделать по летам своим, стоят рядом, причем в полном молчании. Те и другие питаются тем, что достанется им от сидящих, и нет у них иного времени, назначенного для обеда". При этом "старшие ведут достойную беседу" и "охотно слушают молодых и даже намеренно вызывают их, дабы вызнать таким образом дарование и ум каждого, проявляющиеся в застольной беседе". Все это очень напоминает спартанские сисситии только в ремесленном исполнении, так как спартиаты от рождения презирали труд как таковой, о чем шла речь в предыдущей книге, и воспринимается на грани строительной фантастики, ибо даже в наше время соорудить обеденный зал на 300-500 посадочных мест и 100-200 зрителей из невзрослого населения составляет определенные технические сложности, не говоря уже о периоде средневековья.

По завершении рабочего дня наступает время коллективного ужина, который проводится в том же "вместительном" зале с 17 до 19 часов. При этом "ни один ужин не обходится без музыки", надо полагать, в форме художественной самодеятельности, так как в то время вряд ли существовало столько артистов, чтобы они могли обслужить 200 одновременно трапезничающих городских фил. Затем с 19 до 20 часов "после ужина один час они проводят в играх: летом – в садах, зимой – в тех общих дворцах, в которых едят, там утопийцы занимаются музыкой или развлекают себя беседами". При этом набор игр не отличается широким разнообразием. Их всего две: "одна – это сражение чисел, в котором число грабит другое число; вторая – в которой пороки, объединив усилия, борются с добродетелями". И та и другая игра не отличаются "от игры в шахматы". По окончании игротеки в 20 часов вечера для утопийцев наступает время всеобщего отбоя.

Вся жизнь утопийцев организована таким образом, чтобы каждый находился друг у друга на виду, что "создает необходимость заниматься привычным трудом или же благопристойно отдыхать" и потому не возникает "никакой возможности для безделья, никакого предлога для лени", а также "никакого повода для подкупа, ни одного притона, ни одного тайного места для встреч". Для прогулок по окрестностям города требуется разрешение главы хозяйства и согласие супруги, а чтобы повидать друзей в другом городе, надо испросить разрешение у филарха и протофиларха. И наконец, "если кто уйдет за границу по собственной воле, без разрешения правителя, то пойманного подвергают великому позору: его возвращают как беглого и жестоко карают, отважившийся сделать это вторично становится рабом".

Отправляясь в путешествие по острову, "утопийцы ничего не берут с собой в дорогу", ибо "весь остров – как бы единая семья" и потому "они повсюду дома. Но в какую бы деревню он не пришел, ему не дадут там никакой еды прежде, чем он не завершит полуденной доли работы (или сколько там принято делать до ужина)". Таким образом никто из рядовых утопийцев не освобождается от повседневной работы, за исключением больных, которых "лечат в общественных приютах", расположенных в окрестностях города. Ибо утопийцы имеют четыре больничных приюта в окрестностях города, недалеко от его стен; они столь обширны, что каждый из них можно сравнить с маленьким городом: это сделано так для того, чтобы не размещать больных тесно и поэтому неудобно". Отсюда следует, что городское хозяйство по своей сути представляет собой социально ориентированную производственно-экономическую систему.

В первый и последний дни месяца утопийцы устраивают праздники. После непродолжительного и умеренного поста, ибо они считали излишним "истощать тело постами", в последний день месяца "перед тем как отправиться в храм жены бросаются в ноги мужьям, дети – родителям. Они признают, что согрешили, сделав что-нибудь или небрежно исполнив свой долг, и молят о прощении за проступок". В храме "мужчины идут в правую его часть, а женщины – отдельно, в левую", и располагаются "впереди отца семейства, а мать семейства заключает ряд женщин. Так они заботятся о том, чтобы вне дома за всеми движениями у всех следили те, чья воля и власть правят ими дома (подобное самоуничижение личности тоже вряд ли можно считать проявлением социалистических отношений). Как только священник выходит из дверей, все сразу благоговейно падают ниц. По знаку, данному священником, они подымаются. Сотворив молитву, они снова бросаются на землю и, вскоре поднявшись, уходят обедать; остаток дня они проводят в играх и военных упражнениях".

Множественность религий в Утопии, из которых ни одна не получила явного преимущества, завершилась образованием светского государства, в котором гражданская власть стоит выше духовной (религиозной) составляющей государственной власти в целом. При этом отличительной особенностью утопийской действительности является то, что проявляя веротерпимость, священники в Утопии обслуживают все религии сразу ("если у какой-либо религии есть свой, присущий ей обряд, то каждый исполняет его в стенах собственного дома"), поскольку "утопийцы хотя они и верят по-разному, однако считают, будто есть единое Высшее Существо, которому люди обязаны и сотворением всего мира, и провидением" (не отсюда ли последовало упомянутое в разделе 49.2 категоричное заключение В.А. Деревня о том, что, "вероятно, большая роскошь иметь каждому этносу своего Бога-создателя", может сказать только автор этого наивного предположения).

В этом утверждении явно просматриваются приверженность Томаса Мора космологической теории Платона, центральным пунктом которой является, как отмечалось выше, демиург (создатель) всего сущего на земле (или Высший Разум, как говорят современные богоискатели инопланетной ориентации). От Аристотеля Томас Мор перенял единство души и тела, а от католической церкви – огосударствление религии в масштабе всей страны. Если Платон, как отмечалось выше, с некоторой долей скепсиса воспринимал изложенную им самим космологическую теорию происхождения Вселенной, человека и общества, подчеркивая, что она похожа на "семейное предание", которому "приходится верить, чтобы не ослушаться закона", а великий Аристотель выделил жрецов в отдельное сословие, призванное "отправлять религиозный культ" и не более того, то у Томаса Мора священник выступает в качестве активной фигуры в решении дел государственной важности и одновременно духовным лидером всего народа, и если "священники отлучают от участия в богослужении тех, кого они признают чрезмерно плохими", то "нет почти никакого наказания, которого бы утопийцы страшились более".

Иными словами, в Утопии духовное закрепощение человека становится выше смертного приговора и самого рабства. Именно поэтому совершенно не случайно утопийцы проявляют подозрительное недоверие к человеку неверующему, по отношению к которому "разве можно усомниться в том, что он, не страшась ничего, кроме законов, и не надеясь ни на что, кроме своего тела, угождая своим собственным желаниям, не постарается либо тайно, либо хитростью обмануть государственные законы своего отечества, либо нарушить их силой?". По злой иронии судьбы Томас Мор был осужден за государственную измену гораздо раньше своего неверующего коллеги-атеиста, которому, по рассказу Гитлодея, "утопийцы не оказывают никакого почтения, не дают никакой должности, не возлагают на него никаких обязанностей. На такого повсюду смотрят как на человека пустого и низкого, даже не числят среди людей и не считают они его гражданином, запрещают такому человеку рассуждать, защищая свое мнение".

Одного этого было бы вполне достаточно, чтобы в недавние времена любого другого философа исключили из списков провозвестников утопического социализма. Только не Томаса Мора. К. Маркс и Ф. Энгельс, кстати, по этому поводу не сказали ни одного слова. И тем не менее советские философы, политологи и экономисты совершили подобный акт только потому, что Томас Мор прямо указал на отсутствие частной собственности в Утопии. Платон исключил ее среди стражей, чтобы предотвратить продажность государственных чиновников. Томас Мор распространил этот тезис на все государство, указав на то, что утопийцы "считают себя скорее держателями, чем владельцами земель", хотя это совершенно еще не означает, что собственность перестала существовать как таковая. Она стала государственной.

Отказ от собственности в частном владении у Томаса Мора преследовал вполне конкретную политическую цель (неформально она оказывалась в руках короля либо аристократии нового вида, которую представляли избираемые тайным голосованием "ученые", пользующиеся полной свободой ради изучения наук, и пожизненно избираемый правитель города) и совершенно не компенсировался тем пуританским аскетизмом, который, по рассказу Гитлодея, процветал на острове. В этой связи "первобытный коммунизм" мог показаться раем в сравнении с "утопийским социализмом", поскольку утопийцы, с одной стороны, постоянно "укрепляют себя умеренностью в пище", а с другой – не менее жестко ограничивают себя в потреблении самых необходимых вещей. Так, "пока они заняты работой, они небрежно покрыты кожами или шкурами, которые служат им семь лет. Когда они выходят на люди, то надевают сверху плащ, который прикрывает ту, более грубую, одежду: цвет плащей на всем острове один и тот же – естественный цвет шерсти. В Утопии каждый довольствуется одним платьем, которое носит большей частью два года. Народ в храме одет в белое платье. Священник надевает многоцветное, удивительное по выделке и виду; материя же не слишком дорогая". Это верх экономической рациональности и купеческого практицизма, преследующего своей целью "избавить всех граждан от телесного рабства и даровать им как можно больше времени для духовной свободы и просвещения".

Если оставить в стороне это возвышенное определение, то за его фасадом можно вполне рассмотреть знакомые пушкинские черты упомянутого в пятой книге "скупого рыцаря", который, по словам его сына Альбера, ради накопления золота "как алжирский раб, как пес цепной, в нетопленной конуре живет, пьет воду, ест сухие корки, всю ночь не спит, все бегает да лает. А золото спокойно в сундуках лежит себе". В сравнении с ним утопийцы, конечно же, более расточительны, но при этом в погоне за дешевизной настолько однообразны, что, руководствуясь архитектурными советами Аристотеля, строят города по одному и тому же принципу, а потому, "кто узнает об одном из городов, узнает обо всех: так они вообще похожи друг на друга (насколько не препятствует этому местность)". В этой связи Томаса Мора вполне можно признать первым идеологом типового строительного проектирования, которое наибольший размах получило в бывшем СССР. Подобная организация строительства до сих пор имеет место и за рубежом, правда, в меньших масштабах.